Татьяна Браверман
Два Города Мо
Родилась в Москве, живу в Израиле в городе Модиине. Всю жизнь за небольшим исключением провела в городах Мо. Но больше всех городов на свете люблю Тель-Авив, хотя оба Мо мне все-таки тоже родные.

Аппендицит – это такая херня, когда воспаляется некий атавизм и при этом дико болит. Мне 9, и я катаюсь по полу от боли в животе.

Русаковская больница – филиал тюряги «Матросская тишина». Пока меня туда везут, все проходит, но меня все равно оставляют в больнице. Родителям вход запрещен. Огромная палата человек этак на 15. В палате лежат дети вперемешку: мальчики и девочки от 6-ти до 14.
Приходит тетенька врач проверить, надо ли делать операцию. Я уже не помню, где болело, по-моему, везде, но почему-то решаю, что эта самая штука, которую хотят отрезать, слева. Тетенька-доктор больно давит на живот.
– Болит?
Ну, давит она больно, и я морщусь.
– Болит, – констатирует она. – Где?
«Только бы не резали, только бы не резали! Если скажу, что справа, резать не будут, аппендицит же слева».
– Справа!
Вердикт: резать!
«Вот ведь незадача, перепутала!» От ужаса перепутала, справа он, справа, этот гнойный, паразитский отросток!
Приходит нянечка ставить клизму. Ужас, ужас, при всех!
Потом приносит горшок и засаживает на него прямо возле кровати.
Какой позор! Хотя никто особенно не реагирует, привыкли уже, наверно.
Оказывается, у меня странная нерусская фамилия, что приводит нянечку в изумление.
– Ты кто по нации? – с сожалением глядя на меня, спрашивает она.
– Еврейка.
Нянечка уходит, укоризненно качая головой.
Девчонка с соседней кровати начинает травлю.
– Еврейка, еврейка! – кричит эта восьмилетняя паскуда, стоя в кровати и болтая загипсованной ногой! – Евреи плохие.
Пока я сижу на горшке, начинаются дебаты на национальную тему.
А с горшка я встать не могу по причине весьма утилитарной – отсутствия хоть какой-то бумажки. Так что так и сижу, жду, может, нянечка спасет.
За меня вступается один из мальчиков постарше, справедливо задав моей врагине вопрос.
– А ты сама-то кто?
– Я – голландка, – гордо изрекает она.
– Лучше уж наша еврейка, чем какая-то чужая голландка, – резюмирует он, подводя черту в споре.
Меня забирают в операционную прямо с горшка.
После операции внедряют в ту же палату. Просыпаюсь. Почему-то я привязана к кровати, ни пошевелиться, ни кашлянуть. Прокрустово ложе какое-то.
А в палате ЧП. У голландки обнаружили вшей, и на мое счастье ее срочно выписывают.
А через неделю и я отправляюсь домой.
Рассказываю родителям, как голландка меня травила по национальному признаку. Не знаю, что перещелкнуло у них в мозгу, но мама спрашивает,
– А как фамилия твоей голландки?
– Гордон.
Совершенно не понимаю, что вдруг приключилось с мамой и папой. Их лица исказили какие-то странные гримасы, и они в корчах уползли под стол.
– Ох, – стонет мама, – голландские воши!
– Ой, сейчас умру от смеха, – вторит ей отец.
Кстати, девичья фамилия моей бабушки, папиной мамы, тоже Гордон.