Тут меня спровоцировал один old_greeb на фривольно-походно-КСПшные воспоминания.

В Макао какао стаканами пьют,
Шакалы по скалам, как кошки снуют,
Лишь белое тело лежит на камнях,
И ищут, и ищут, и ищут меня.

На солнце хороший берется загар,
Но в воздухе носится серая гарь.
Так жарко сосновые сучья горят,
И жарят, и жарят, и жарят меня!

Именно с этой песенки Михаила Володина собственно и началось мое знакомство с КСП. Еще слово это произносилось шепотом, чтобы никто не узнал, еще звучала в нем интрига.
– Что такое КСП, что это?
И посвященные в великую тайну отшучиваются и ничегошеньки не рассказывают. И говорят некоторые знакомцы между собой на каком-то странном тарабарском наречии, точно по фене ботают.
– Ты у хозяина на КСП был? А стояли с каким кустом?
– Не… мы хвостами.
– А ты был, когда запрещенного «Недоросля» задом наперед играли?
– Ага. Класс! А ты?
Туземцы голодные бродят вокруг,
Все уже и уже становится круг,
И голод, и холод, и жажду кляня,
Схватили, схватили, схватили меня!

Первый слет, на который я попала, был не то 17-й, не то 18-й. А последний 25-й, кажется. Потом стало глубоко противно.
А знаете, чем отличалось начало от конца?
Мой самый первый слет. Ну откуда же я знала, что нужно идти в резине? Да и тяжело в ней. Топаем почти по болоту. Ага, в кедах (была когда-то такая обувь, что-то типа кроссовок, только много легче и на тоненькой резиновой подошве).
Дотопала до моря. Ну, не море, конечно, а необъятная лужа глубиной мужику по яйца, а мне точно по пояс будет. И дерево лежит, кто-то из передних бросил. Своих я потеряла, разбрелись все как-то. Подхожу к этому бревнышку с ужасом. А в голове: «Ох, и ебнусь же я оттуда!» И вдруг с обеих сторон бревна вырастает по здоровенному, бородатому мужику в болотных сапогах по самые эти самые. Мой рюкзак плавно переходит к одному из них, одна рука, вторая рука, и я в миг оказываюсь на другом конце морелужи.
– Спасибо!
А они уже возвращаются, чтобы помочь еще какому-нибудь бессапожному бедолаге.
Строили лагерь, оборудовали сцену. Готовили немудрящую походную жратву и ставили практически ненужные палатки.
Мне жалко туземцев, они голодны,
Но в спешке, мерзавцы, не сняли штаны,
Испортится блюдо, как в дождь головня,
Испортят, испортят, испортят меня!

Огромными каплями капает жир,
Наверно неплохо я все-таки жил.
А вот уж и вождь их слезает с коня,
Вкушает, вкушает, вкушает меня!

И все ночи напролет концерты. Мы записываем на магнитофон, потому что концерты уникальны. Да, грелись спиртом, да сидели прижавшись друг к другу и спали вповалку, когда больше не было сил.
А под утро уже у своих костров тоже пели. И все чувствовали себя такими родными.
А вот уж и в ногу вонзилось копье,
Я рад, что им нравиться тело мое.
Друг друга подальше от пищи гоня,
Сожрали, сожрали, сожрали меня!

Уже начиная с 20-го, слеты проводились под эгидой ЦК ВЛКСМ. Это уже не лесная тусовка, а огромное сборище. Стукачей не меряно. Но все еще чувствуется единение душ. Все еще пробирает дрожь, когда 10 тысяч человек, взявшись за руки, поют «Молитву» и «Поднявший меч на наш союз».
Говорят, таскали потом Александра Ткачева за его «Монахов» и за песенку про Брежнева в органы государственной безопасности. Да вот, у него же и песня есть.

Для кого ж я песни пел в отупении,
не нужна мне эта слава скандальная!
Все носил в себе, хранил свое мнение,
а поддавши, взял и спел криминальное.

Магнитофон фиксировал
и все на нужной скорости.
Как меж огней лавировал –
меж правдою и подлостью.
Кассеты вечно вертятся,
вся жизнь на них накручена.
Как трудно нам извериться
в том, что давно заучено!

Все в восторге заревели, я в прострации.
Им-то что! Как анекдот в филармонии.
Ну а будет отвечать за овации
тот, кто это рассказал, и не более.

А потом я получил приглашение
в особняк тот, где заведуют истиной,
для того, чтоб подписать соглашение
меж моим патриотизмом и мыслями.

И по-доброму со мной там беседуют:
“Если надо чем помочь, то – пожалуйста!”
Из меня певца придворного делают,
мол, живи, дыши, пиши и не жалуйся.

Перед 25-м, я в своем репертуаре, то бишь в дребодан разбила коленку. А чапать 12 км.
Идти не хочу.
– Ничего, мы тебя покатим, – издевается приехавший из Одессы на слет приятель.
Ладно, опять иду без сапог. Опять от своих отстала, медленно бреду. Мокро и сверху и снизу. И снова огромная лужа. Какие-то ребята чужие рядом.
– Дайте руку, кто-нибудь!
– Может, тебя еще перенести? – и отвалили паразиты!
Промокла до костей. Злая, как последняя не знаю кто.
Все как-то не заладилось. И концерт никакой. Холодно так, что даже спирт не спасает. Возвращаемся к себе. У костров сплошной мат или «Жемчужина у моря». Я не против, но не на КСП же это петь…
И вот, уже подходя к своей стоянке, слышим из какой-то палатки заливистый девичий смех, а потом громоподобный рык,
– У меня хуй не стоит, потому что я нажрался, а ты надо мной смеешься, блядь! Убью!
И мы хором, не сговариваясь, очень громко скандируем,
– НЕЛЬЗЯ СМЕЯТЬСЯ НАД БЕДОЙ ЧЕЛОВЕКА!
А по утрянке слышу разговор двух каких-то девиц,
– Дура ты, Олька, вот что! Все-таки так здорово с кем-нибудь потрахаться.
Ага, ключевое слово «с кем-нибудь»…
Да и идея идти на КСП, чтобы потрахаться, какая-то странная, право. Хотя, может, им негде было…. Ну, сходили бы к сексопатологу на прием, как в том анекдоте. Или не с кем? Но тащиться в дождь и холод столько километров, чтобы потом трахаться в антисанитарных условиях неизвестно с кем на глазах у ошеломленной публики, все-таки экзотика! Воистину, охота пуще неволи.
Потом я еще несколько раз ходила со Сборной леса на кустовые слеты. С ними же была и на лесной свадьбе Ткачева. Вот там я окунулась в атмосферу старого КСП.
Кстати, там был один уникальный человеческий экземпляр. Как зовут, не помню, помню, что мы были в одной палатке. И вот лежит чувак в абсолютно мокрой одежде и от него идет густой пар, а одежда на глазах высыхает. Аттракцион, я вам доложу.

В Макао какао стаканами пьют,
На скалах шакалы, как кошки снуют.
И старый, и малый и наг здесь, и гол,
Но где же, но где же турецкий посол?

Туманным он был человеком, друзья,
Но с неграми, впрочем, иначе нельзя.
Однажды на море пошел и пропал,
Газеты сказали: “Виновен шакал!”