НАШЕ ТЕЛЯВИВЬЕ

Вместе с договором на работу я подписала свой переезд в Тель-Авив. Не то, чтобы я сопротивлялась, мне было в Иерусалиме как-то не так. Все говорили: климат, климат! В Тель-Авиве действительно мучение летом. Где-то с июля по октябрь жара и влага, влага и жара, день и ночь! Особенно, если нет кондиционера. Мы свой в первый же год додолбали. Для того, чтобы ночью воздух шел в спальни, я перекрывала выход воздуха в салон и доперекрывалась до того, что он начал непрерывно ломаться. Ну, бог с ним. Зато остальные 9 месяцев в Тель-Авиве благодать, тепло, светло и мухи не кусают. В Иерусалиме же наблюдается обратная картина. 3 летних месяца там вполне можно дышать, зато все остальное время задувает нещадно. Кроме того, уж не знаю почему, я там не вылезала из бронхитов и все время хотела спать. Я вообще горы терпеть не переношу. Я там ни ходить, ни дышать не могу.
Иерусалимцы почему-то не любят телявивчан. Между городами идет некое негласное соперничество на всеизраильскую самость.
– Там люди плохие, – говорила мне бабушка Алинкиной одноклассницы Симы. Сима была саброй*1, ее родители приехали в страну в 70-х еще детьми.
– А в чем это выражается? – недоуменно спрашивала я.
– Увидишь, – загадочно прозвучало в ответ.
И я стала смотреть. Интересно же… и место новое, и люди какие-то не такие в плохую сторону.

Квартиру мы купили у глухонемого мудака-румына. Так сказать, двойной диагноз. Мудак он, не потому что глухонемой, а потому что мудак. Выехал из квартиры к ночи, не оставив нам ни единой лампочки. Руки у него явно росли из жопы, хотя к отсутствию слуха с голосом это отношения не имело. Просто дополнительный изъян. Так вот, каждый несчастный гвоздик он вынимал вместе с куском стены, поэтому, когда мы вошли в квартиру, то реально охуели. Она выглядела, как сыр после пребывания в нем своры безумных мышей.
Ну, делать нечего… Времени на скандалы не было, ключ мы взяли, потому что иначе пришлось бы спать на улице. Иерусалимская хозяйка не дала нам пожить дополнительно ни дня. Тоже стерва редкостная попалась. Ну да черт с ней…
Сложили мы шмотки в угол и по иерусалимскому обычаю пошли знакомиться с соседями напротив.
Соседей звали Мордехай и Хана. Были они немного постарше нас и имели троих детей от 7 до 12 лет. Мордехай зашел в квартиру, присвистнул, сказал что-то типа кус эммек*2 и вышел. Вернулся он через 15 минут с каким-то мужиком.
– Ты погляди, что тут надо делать, да смотри, цену не заламывай, сказал он и ушел к себе.
И вправду, мужик сделал ремонт на совесть и взял какие-то копейки. Он нам даже трубы поменял, потому что закупорены они были насмерть. В наследство от румынского мудака нам досталось только два положительных момента: любовь соседей (его все люто ненавидели за жлобство) и отдельный телефон. У остальных он был спаренный на 2 квартиры, а нашему ввиду инвалидности дали свой, отдельный номер. Кондиционерщика тоже привел Мордехай.
Мы стали по-соседски захаживать друг к другу. Хана не работала, а Мордехай был одним из хозяев компании по грузовым перевозкам. Сам он водил семитрейлер, пока не попал в аварию. Это ж надо, пять войн прошел без единой царапины, а в последнем милуиме*3 попал ногой между колесами какой-то грузовой армейской гадины, заполучив тем самым множественные переломы стопы. Он ходил с палочкой, а впереди его ждали еще 2 сложнейшие операции.
В этой семье сочеталось несочетаемое. Крайне левые взгляды жены совершенно не мешали крайне правым взглядам мужа, и все это накладывалось на двоих приемных и одного родного ребенка и лакировалось любовью и большим количеством друзей.
В канун войны Судного дня потомственная кибуцница-мапаевка Хана бежала за машиной, увозившей на войну мужа, забрасывая туда вещи, не успевшие заполнить рюкзак. (Это она рассказывала, понятно, что наблюдать этого я никак не могла).
Хана рассказывала про свое детство, про коллективное житье-бытье, про то, как почитали Сталина в ее детстве. Расспрашивала о нашей прежней жизни. Готовить она не умела и не любила, поэтому детишки частенько паслись у меня, уминая за обе щеки мою некошерную стряпню.
После ее хамина*4 я это блюдо взять в рот не могу… Она забрасывала в огромный чан (в моем детстве в таких кипятили белье) большущий кусман говядины, даже не утрудившись очистить его от пленок и печати раббанута, фасоль, картошку, яйца, что-то еще. И все это месиво варилось часами, издавая тошнотворный запах. Детьми она не особенно занималась, в основном следя за тем, чтобы были сыты. Большую же часть времени проводила за чашкой кофе с неизменной сигаретой во рту.
Зато от Мордехая я впервые в жизни услышала выражение: «Хороший араб – это мертвый араб!»
– У меня не бывало пленных, – говорил он. – Мой друг взял пленного, тот на него напал, и в результате друг остался без глаза. Хорошо, хоть жив…. Нет, пленные – непозволительная роскошь!
Мордехай был шабабником*5. Его родители до последних дней жили в Бней Браке, а сам он когда-то учился в ешиве*6. В канун Песаха, когда дети жгли на пустыре против дома хамец*7, он бежал к арабам за питами*8 и забивал ими морозилку.
Каждый из них потихоньку тянул нас в свою сторону. Не знаю, под их ли влиянием, или потому что муж остался работать в правом Иерусалиме, а я в левом Тель-Авиве, наши убеждения тоже разделились, но не так резко.
Не представляю, что бы мы делали, когда началась война в Персидском заливе, если бы не Хана с Мордехаем. Мы вначале даже толком не понимали, что говорят по радио, когда напяливать противогаз, когда снимать… Потом уже освоились.
Средняя дочка училась с моей в одном классе. Уж не знаю, кем были ее биологические родители, но психика девочки явно нуждалась в коррекции. Кстати, в армию ее не взяли, и она проходила альтернативную службу, значит, было что-то. Честно говоря, я ее не на шутку побаивалась. У ребенка бывали приступы неконтролируемой агрессии, когда ее не могли урезонить даже учителя. Она кусалась. И не просто цапала, а впивалась, как буль-терьер, так что не оторвешь. Если она со злобы бросала камень, то целилась в глаз. Однажды Алинка не уступила ей качели, и она начала их раскачивать так, что не вмешайся я, моя бы детя точно бы грохнулась с большой высоты… Мне было неудобно им говорить, что ребенок не совсем в порядке, но думаю, они и сами знали, просто не делились…
Первый раздрай в этой семье случился из-за старшей девицы. Как-то она 3 дня не являлась домой, а когда появилась, Мордехай вломил ей по первое число. Хана бросилась защищать. На дикий ор добрые соседи вызвали полицию. Мордехай получил цав архака*9 на три месяца и встречался с Ханой на улице.
Мы уже 11 с лишним лет живем в Модиине и с ними не виделись. Говорят, что они развелись, причем дети стали жить с отцом. Не знаю, что уж там случилось, но имени матери дети не упоминают.
После стольких лет, такой любви и такого количества съеденной вместе соли. А еще говорят, что коней на переправе не меняют. Воистину, никогда не знаешь, что тебя ждет…
Да, насчет плохих людей в Тель-Авиве. До сих пор ищу. Хотя всякие попадаются, но процентовка та же, что и в других местах.

Глоссарий для не понимающих иврит.

Сабра*1 – Местный кактус, плоды которого снаружи колючие, а изнутри мягкие и сладкие. По аналогии с ними сабрами называют рожденных в Израиле.
кус эммек*2 – арабское ругательство, успешно позаимствованное ивритянами.
милуим*3 – ежегодные военные сборы.
хамин*4 – или чунт, еврейское субботнее блюдо, которое готовится всю ночь.
шабабник*5 – ученик ешивы, не подчиняющийся законам религии и в конце концов ушедший из религии в светское общество. Это не просто поступок. Такие люди оказываются лишенными семьи, родственники от них отказываются, община отворачивается.
ешива*6 – религиозное учебное заведение для мальчиков.
хамец*7 – На Песах запрещено есть пищу, изготовленную на основе забродивших продуктов. Это касается в первую очередь хлеба, но и многих других продуктов. По-русски хамец называется квасное.
пита*8 – пшеничная лепешка.
цав архака*9 – судебное предписание не приближаться к собственному дому или к конкретному человеку. В данном случае к дому.