329-ку закрыли в аккурат, когда я переходила в седьмой. 329-я – это та самая, с которой наша соревновалась за последнее и предпоследнее место в районе. Когда ее расформировали, то ее ученики были распиханы по разным школам и ПТУ. Нам тоже перепало. Причем так перепало, что мало не показалось.

1-го сентября мы получили культурный шок. К нам в класс пришло много новеньких, но были они, как бы помягче выразиться, несколько хмм староваты для седьмого класса. Самый младший из них оказался вышиной под дверь и минимум на четыре года старше нас. Девочки тоже выглядели весьма и весьма потрепанными жизнью, и тоже, конечно, были сильно старше нас. Ну, представьте себе: к 13-леткам подсадили 17-18 летних шпрот-переростков. И конечно, они отнюдь не блистали умом и способностями. Зато физическим развитием явно превосходили нас, мелкотравчатых.
Девицы эти на выходные ездили в подмосковные казармы развлечься с солдатиками, а по понедельникам заговорщицки перемигивались и шепотом делились промеж себя чем-то абсолютно непонятным, по крайней мере, мне.
Чтобы соблюсти справедливость, надо сказать, что некоторые из наших, коренных, что называется, тоже времени не теряли. Поэтому одна вышла замуж уже в середине седьмого и из школы ушла. То есть выгнали, потому что замужним дамам было не место за пионерской партой. Ну и не до учебы ей уже было, уже хорошо был заметен животик. По решению комиссии райисполкома расписывали.
Тогда так было. Жениться можно было, начиная с 18 лет, а если кому раньше приспичило, то дело разбиралось на заседании райисполкома, который обычно разрешение жениться давал, чтобы прикрыть грех. Иногда незадачливого жениха просто заставляли жениться. Хотя у деток женилка еще не отросла. Вернее, отросла настолько, чтобы играть в дочки-матери, но не настолько, чтобы это можно было назвать семьей. Вторая вышла замуж после 8-го. Тоже по залету, и с вмешательством органов исполнительной власти.
Пришедшие к нам «детки» были в основном второгодники (по нескольку лет в каждом классе) и хулиганы. Один сел после седьмого за ограбление табачного киоска.
Правда и наши старенькие тоже не отставали. Дело в том, что в класс (еще при наборе в первый) запихнули всех трудных детей из неблагополучных семей, потому что учительница, Полина Николаевна, была самая опытная в школе. А в параллельном была молоденькая, не помню, как звали, так ее класс облегчили. Мои родители хотели, чтобы деточка (я то есть) училась у хорошей училки. Так я и попала в класс с самыми оторвами района. Так мало этого, в седьмой еще и уродов-переростков до кучи добавили.
Как-то на уроке литературы в седьмом классе, классная, Анна Ивановна, распиналась о чем-то с упоением, а хулиган Сережка Гребенников (красивый был, как черт, девчонки его обожали, пока не спился) с таким же упоением катал по парте игрушечную машинку (дебил).
Она, проходя между партами и не поворачивая головы, протянула руку, ожидая, что игрушка туда будет положена. А ее все нет и нет. Поворачивает голову, потому что класс начинает давиться от смеха, а в ладонь смотрит фига.
Что было! Орала страшно. Его на три дня из школы выгнали. Думаете, горевал? Как же, держи карман шире! Гулял.
А потом на родительском собрании классная мадам с возмущением рассказывала родителям.
– Представляете, он мне в ладонь комбинацию из трех пальцев сунул!
Радовалась бы, что не из трех букв.
Еще у нас была молоденькая, но сильно беременная физичка, Диночка. Отчества не помню, к ней никто по отчеству не обращался. Бедная, она не знала, куда деться от нас, долбоебов, непрерывно над ней издевавшихся. Мальчики, пока она была еще только слегка беременна, пытались назначать свидания, а девочки, когда уже была сильно беременна, пытались давать бесценные гигиенические советы. Правда с физикой у нее тоже было чегой-то не то или учить не умела. Сбежала она от нас без оглядки, и до конца восьмого физики у нас так и не было. А потом я уже ушла из этой школы в математическую. (Ох, и были у меня там проблемы с физикой!)
Вообще, веселье у нас шло полным ходом. То Надька Соколова принесла на урок презервативы и надувала, кажется, вполне уверенная, что это их основное применение. То Вовка Еременко отличился, написав в сочинении: «Перед окном Коробочки росла пшеница и прочие сельские хозяйства», а Леша Федосеенков выдал перл: «Пуля ударила рикошетом в канаву, петлюровец скопытился!»
Леша был хороший парень, только тупой ужасно. Был он на 4 года старше нас, очень тянулся с учебой, только не выходило у него. Да к тому же в седьмом у него умерла мама, а папы там отродясь не было, и пришлось ему идти работать, чтобы существовать самому и растить сестренку. Что характерно, не пил совсем, ни тогда, ни во взрослом состоянии.
Был у нас и Вова Котов, который писал «у окошка» в три слова, и получалось «у о кошка». У него тоже умерла мама, и нас всех повели на похороны. Тогда я никак не могла понять, зачем покойнице на лоб кладут какую-то бумажку. А спросить не могла. Вообще это произвело очень тяжелое впечатление. А мальчика потом взяла к себе тетка, потому что папы тоже не было.
А еще нам в восьмом ввели уроки эстетики. Это ж курам на смех, такой контингент и уроки эстетики!
Образовывала нас эстетически учительница биологии Валентина Ивановна, интересная и интеллигентная женщина лет 40. Ну, нам она, понятно, казалась если не глубокой старухой, так весьма предстарковатой. При этом ходили слухи, что она была больна раком, и ей отрезали грудь, и все пытались разглядеть, отличается правая грудь от левой или нет. Какие же мы все-таки были идиоты малолетние!
Думаю, враки! Все у нее на месте было. А уж когда она взяла, да вышла замуж, нашему удивлению не было предела!
Так вот, как-то рассказывает она нам, дай бог памяти, кажется, о «Купающейся Венере» Лагрене. Добыла и повесила на доску огромную репродукцию, разливается соловьем, сама увлечена безумно, с упоением рассказывает о манере классицизма, об утонченной технике автора. Или это была «Спящая Венера» Джорджоне? Ну, не суть.
А уроки сдвоенные, между ними пятиминутная переменка. Прозвенел звонок, и не успела она выйти из класса, как к картине подскочил двоечник Иванов.
– Там голые бабы, пустите меня туда!
Класс отреагировал конским ржанием, и тут же откуда-то с галерки раздалось:
Как по улице шел пионер Иванов,
А навстречу ему шла вдова.
Пионер Иванов, он всегда был готов,
И вдова пионеру дала.

Продолжения не последовало, урок был безнадежно сорван: ботаничку пришлось откачивать. Эксперимент по обучению детишек нашей школы искусствоведению бесславно провалился.
Удивительно, но то, что я училась со всеми отморозками района, однажды сослужило мне добрую службу.
Уже закончив школу и живя в другом районе, я оказалась около часа ночи в подземном переходе на площади Ногина (теперь станция метро Китай город). Вокруг ни души, зима, только какие-то пьяные уроды. Ну, естественно, что они ко мне привязались. И было бы мне очень весело, если бы один из них вдруг меня не узнал.
– Ой, ребята, мы с ней вместе в школе учились!
Извинились, проводили до остановки и посадили на последний автобус. Вот так тоже бывает!
А в здании 329-й школы был потом городской ОВИР, где мы получали разрешение на выезд из страны.

Тут меня спровоцировал один old_greeb на фривольно-походно-КСПшные воспоминания.

В Макао какао стаканами пьют,
Шакалы по скалам, как кошки снуют,
Лишь белое тело лежит на камнях,
И ищут, и ищут, и ищут меня.

На солнце хороший берется загар,
Но в воздухе носится серая гарь.
Так жарко сосновые сучья горят,
И жарят, и жарят, и жарят меня!

Именно с этой песенки Михаила Володина собственно и началось мое знакомство с КСП. Еще слово это произносилось шепотом, чтобы никто не узнал, еще звучала в нем интрига.
– Что такое КСП, что это?
И посвященные в великую тайну отшучиваются и ничегошеньки не рассказывают. И говорят некоторые знакомцы между собой на каком-то странном тарабарском наречии, точно по фене ботают.
– Ты у хозяина на КСП был? А стояли с каким кустом?
– Не… мы хвостами.
– А ты был, когда запрещенного «Недоросля» задом наперед играли?
– Ага. Класс! А ты?
Туземцы голодные бродят вокруг,
Все уже и уже становится круг,
И голод, и холод, и жажду кляня,
Схватили, схватили, схватили меня!

Первый слет, на который я попала, был не то 17-й, не то 18-й. А последний 25-й, кажется. Потом стало глубоко противно.
А знаете, чем отличалось начало от конца?
Мой самый первый слет. Ну откуда же я знала, что нужно идти в резине? Да и тяжело в ней. Топаем почти по болоту. Ага, в кедах (была когда-то такая обувь, что-то типа кроссовок, только много легче и на тоненькой резиновой подошве).
Дотопала до моря. Ну, не море, конечно, а необъятная лужа глубиной мужику по яйца, а мне точно по пояс будет. И дерево лежит, кто-то из передних бросил. Своих я потеряла, разбрелись все как-то. Подхожу к этому бревнышку с ужасом. А в голове: «Ох, и ебнусь же я оттуда!» И вдруг с обеих сторон бревна вырастает по здоровенному, бородатому мужику в болотных сапогах по самые эти самые. Мой рюкзак плавно переходит к одному из них, одна рука, вторая рука, и я в миг оказываюсь на другом конце морелужи.
– Спасибо!
А они уже возвращаются, чтобы помочь еще какому-нибудь бессапожному бедолаге.
Строили лагерь, оборудовали сцену. Готовили немудрящую походную жратву и ставили практически ненужные палатки.
Мне жалко туземцев, они голодны,
Но в спешке, мерзавцы, не сняли штаны,
Испортится блюдо, как в дождь головня,
Испортят, испортят, испортят меня!

Огромными каплями капает жир,
Наверно неплохо я все-таки жил.
А вот уж и вождь их слезает с коня,
Вкушает, вкушает, вкушает меня!

И все ночи напролет концерты. Мы записываем на магнитофон, потому что концерты уникальны. Да, грелись спиртом, да сидели прижавшись друг к другу и спали вповалку, когда больше не было сил.
А под утро уже у своих костров тоже пели. И все чувствовали себя такими родными.
А вот уж и в ногу вонзилось копье,
Я рад, что им нравиться тело мое.
Друг друга подальше от пищи гоня,
Сожрали, сожрали, сожрали меня!

Уже начиная с 20-го, слеты проводились под эгидой ЦК ВЛКСМ. Это уже не лесная тусовка, а огромное сборище. Стукачей не меряно. Но все еще чувствуется единение душ. Все еще пробирает дрожь, когда 10 тысяч человек, взявшись за руки, поют «Молитву» и «Поднявший меч на наш союз».
Говорят, таскали потом Александра Ткачева за его «Монахов» и за песенку про Брежнева в органы государственной безопасности. Да вот, у него же и песня есть.

Для кого ж я песни пел в отупении,
не нужна мне эта слава скандальная!
Все носил в себе, хранил свое мнение,
а поддавши, взял и спел криминальное.

Магнитофон фиксировал
и все на нужной скорости.
Как меж огней лавировал –
меж правдою и подлостью.
Кассеты вечно вертятся,
вся жизнь на них накручена.
Как трудно нам извериться
в том, что давно заучено!

Все в восторге заревели, я в прострации.
Им-то что! Как анекдот в филармонии.
Ну а будет отвечать за овации
тот, кто это рассказал, и не более.

А потом я получил приглашение
в особняк тот, где заведуют истиной,
для того, чтоб подписать соглашение
меж моим патриотизмом и мыслями.

И по-доброму со мной там беседуют:
“Если надо чем помочь, то – пожалуйста!”
Из меня певца придворного делают,
мол, живи, дыши, пиши и не жалуйся.

Перед 25-м, я в своем репертуаре, то бишь в дребодан разбила коленку. А чапать 12 км.
Идти не хочу.
– Ничего, мы тебя покатим, – издевается приехавший из Одессы на слет приятель.
Ладно, опять иду без сапог. Опять от своих отстала, медленно бреду. Мокро и сверху и снизу. И снова огромная лужа. Какие-то ребята чужие рядом.
– Дайте руку, кто-нибудь!
– Может, тебя еще перенести? – и отвалили паразиты!
Промокла до костей. Злая, как последняя не знаю кто.
Все как-то не заладилось. И концерт никакой. Холодно так, что даже спирт не спасает. Возвращаемся к себе. У костров сплошной мат или «Жемчужина у моря». Я не против, но не на КСП же это петь…
И вот, уже подходя к своей стоянке, слышим из какой-то палатки заливистый девичий смех, а потом громоподобный рык,
– У меня хуй не стоит, потому что я нажрался, а ты надо мной смеешься, блядь! Убью!
И мы хором, не сговариваясь, очень громко скандируем,
– НЕЛЬЗЯ СМЕЯТЬСЯ НАД БЕДОЙ ЧЕЛОВЕКА!
А по утрянке слышу разговор двух каких-то девиц,
– Дура ты, Олька, вот что! Все-таки так здорово с кем-нибудь потрахаться.
Ага, ключевое слово «с кем-нибудь»…
Да и идея идти на КСП, чтобы потрахаться, какая-то странная, право. Хотя, может, им негде было…. Ну, сходили бы к сексопатологу на прием, как в том анекдоте. Или не с кем? Но тащиться в дождь и холод столько километров, чтобы потом трахаться в антисанитарных условиях неизвестно с кем на глазах у ошеломленной публики, все-таки экзотика! Воистину, охота пуще неволи.
Потом я еще несколько раз ходила со Сборной леса на кустовые слеты. С ними же была и на лесной свадьбе Ткачева. Вот там я окунулась в атмосферу старого КСП.
Кстати, там был один уникальный человеческий экземпляр. Как зовут, не помню, помню, что мы были в одной палатке. И вот лежит чувак в абсолютно мокрой одежде и от него идет густой пар, а одежда на глазах высыхает. Аттракцион, я вам доложу.

В Макао какао стаканами пьют,
На скалах шакалы, как кошки снуют.
И старый, и малый и наг здесь, и гол,
Но где же, но где же турецкий посол?

Туманным он был человеком, друзья,
Но с неграми, впрочем, иначе нельзя.
Однажды на море пошел и пропал,
Газеты сказали: “Виновен шакал!”

Серебряная свадьба – событие очень даже неординарное! Особенно, если это серебряная свадьба твоих родителей.

Свадьбы, как таковой, у них не было, может быть, поэтому им захотелось отметить серебро с размахом. Это первый на моей памяти случай, когда был заказан кабак, да не какой-нибудь там простой, а вполне респектабельный. По-моему, он помещался в помещении бывшего монреальского павильона на ВДНХ.
Мне пошили вечерний тувалет до полу, аж черный низ, желтый верх. Что-то ужасно модное тогда.
Утром событийного дня иду в парикмахерскую. Парикмахер, одноклассница Валька, колдует с красками. Да, Калистон – краска ваще-то импортная.
После двухчасового Валькиного старания я получаюсь потрясающе красивого, но просто ну, очень синего цвета.
Возвращаюсь домой. Мама смотрит на меня с сомнением,
– Очень красиво, но в ресторан так идти нельзя.
– Воротись, поклонись рыбке! Скажи, мол, не хочу быть царицею морскою! – резюмирует папА.
Делать нечего, опять еду к Вальке. Держите меня за что хотите, только не держите меня за дурочку.
– Делай со мной, что хочешь, только чтобы моя репа стала нормального человеческого цвета, иначе меня не возьмут в ресторацию, – это я пугаю, чтобы старалась.
Валька тяжело вздохнула и засучила рукава.
Еще через пару часов моя голова приобрела оттенок пожухлой травки с зеленоватой продресью.
– Больше не могу, будешь лысая! – подвела итог своей деятельности Валька.
Лысой я быть, ясен пень, не готова, поэтому оставляю все, как есть. Из сизогривой голубки я превратилась в недоделанную желто-зеленую Мальвину.
Бедная мама, увидев меня, только горестно всплеснула руками.
Но мне море по колено. Ну, действительно, не оставаться же дома из-за такого пустяка, как причесон несколько двусмысленно сомнительного цвета.
Дальше было самое интересное. Такого успеха у мужчин я не имела больше никогда в своей жизни. Успех накатил цепной реакцией.
Первая пара представителей мужской цивилизации чуть не свернула себе шею и не навернулась с лестницы, пока я поднималась в зал.
Я гордо несла свою жухло зеленоватую мальвину, не обращая на них ну никакого внимания.
Дальше – больше. Посторонние мужчины просто ломились в наш зал и на перебой приглашали меня танцевать. Некоторые пытались назначить свидание.
Я думаю, что концептуально это вырисовывалось в их мозгу приблизительно так: если девушка настолько экстравагантна, что не побоялась появиться с такой головой в ресторане, то как же экстравагантна она должна быть в постели….
Этот, с позволения сказать, окрас я носила еще месяца полтора, вызывая гнусный смех и глумление друзей и знакомых. А уж родной коллектив на мне отлежался по полной программе!
Но ошеломительный успех, я думаю, того стоил!

Аппендицит – это такая херня, когда воспаляется некий атавизм и при этом дико болит. Мне 9, и я катаюсь по полу от боли в животе.

Русаковская больница – филиал тюряги «Матросская тишина». Пока меня туда везут, все проходит, но меня все равно оставляют в больнице. Родителям вход запрещен. Огромная палата человек этак на 15. В палате лежат дети вперемешку: мальчики и девочки от 6-ти до 14.
Приходит тетенька врач проверить, надо ли делать операцию. Я уже не помню, где болело, по-моему, везде, но почему-то решаю, что эта самая штука, которую хотят отрезать, слева. Тетенька-доктор больно давит на живот.
– Болит?
Ну, давит она больно, и я морщусь.
– Болит, – констатирует она. – Где?
«Только бы не резали, только бы не резали! Если скажу, что справа, резать не будут, аппендицит же слева».
– Справа!
Вердикт: резать!
«Вот ведь незадача, перепутала!» От ужаса перепутала, справа он, справа, этот гнойный, паразитский отросток!
Приходит нянечка ставить клизму. Ужас, ужас, при всех!
Потом приносит горшок и засаживает на него прямо возле кровати.
Какой позор! Хотя никто особенно не реагирует, привыкли уже, наверно.
Оказывается, у меня странная нерусская фамилия, что приводит нянечку в изумление.
– Ты кто по нации? – с сожалением глядя на меня, спрашивает она.
– Еврейка.
Нянечка уходит, укоризненно качая головой.
Девчонка с соседней кровати начинает травлю.
– Еврейка, еврейка! – кричит эта восьмилетняя паскуда, стоя в кровати и болтая загипсованной ногой! – Евреи плохие.
Пока я сижу на горшке, начинаются дебаты на национальную тему.
А с горшка я встать не могу по причине весьма утилитарной – отсутствия хоть какой-то бумажки. Так что так и сижу, жду, может, нянечка спасет.
За меня вступается один из мальчиков постарше, справедливо задав моей врагине вопрос.
– А ты сама-то кто?
– Я – голландка, – гордо изрекает она.
– Лучше уж наша еврейка, чем какая-то чужая голландка, – резюмирует он, подводя черту в споре.
Меня забирают в операционную прямо с горшка.
После операции внедряют в ту же палату. Просыпаюсь. Почему-то я привязана к кровати, ни пошевелиться, ни кашлянуть. Прокрустово ложе какое-то.
А в палате ЧП. У голландки обнаружили вшей, и на мое счастье ее срочно выписывают.
А через неделю и я отправляюсь домой.
Рассказываю родителям, как голландка меня травила по национальному признаку. Не знаю, что перещелкнуло у них в мозгу, но мама спрашивает,
– А как фамилия твоей голландки?
– Гордон.
Совершенно не понимаю, что вдруг приключилось с мамой и папой. Их лица исказили какие-то странные гримасы, и они в корчах уползли под стол.
– Ох, – стонет мама, – голландские воши!
– Ой, сейчас умру от смеха, – вторит ей отец.
Кстати, девичья фамилия моей бабушки, папиной мамы, тоже Гордон.

А колокольчики-бубеньчики ду-ду!
Я сегодня на работу не пойду!
А пусть работает железная пила,
Не для работы меня мама родила!

Программисты – народ особый! К моменту моего там появления средний возраст был где-то лет 28-30. Старшему поколению, не считая начальства, было лет 35 – 37.
Во развлекались! Даже праздники вместе праздновали. Не… работали тоже, конечно, но это не столь интересно.
Ну, не буду вас утомлять детальным описанием народа, опишу только несколько смешных и не очень эпизодов. Один из эпизодов я уже как-то описывала в рассказе «Сватовство гусара».

1. Секретарша Верочка.

Деревенская дремучая девушка (3 класса ЦПШ, церковно-приходской школы, остальное в коридоре) со старомодной (лет 20, как не носят) кичкой на голове. Однажды в комнату ворвался один из программистов,
– Ребята, на Кировской Окуджава есть!
Верочка.
– А что это?
И он на одном дыхании,
– Халва, Верочка! Ой, вкуснаяяяя!
Думаю, она до сих пор свято верит, что Окуджава – это халва!

2. Красотка Маша.

Вышла замуж в Москву, а до того жила в Туле. Она была настолько же красива, насколько не обезображена интеллектом. Всегда уверена в непогрешимости, изрекаемых ею истин.
Я это уже рассказывала, но повторюсь.
Однажды наш начальник сказал, что уровень культуры у населения очень высок. Я как раз приехала из отпуска, из Алушты. Рассказываю, что как-то в саду отдыхающие разговаривали о музыке, и один из них сказал, что Бетховен, кажется, немецкий писатель!
– Ну и что такого? – вставая, заявляет Маша. – Я вот тоже не знала, что Бетховен, оказывается, НЕМЕЦКИЙ писатель! И выходит, демонстративно хлопнув дверью и оставив нас с открытыми ртами.
Это значит, что ПИСАТЕЛЬ, она, блин, знала, а вот, что НЕМЕЦКИЙ, это оказалось для нее новостью. Другой раз Маша поразила всех, рассказывая о походе в театр. Названия спектакля она не помнила, автора пьесы и актера, игравшего главную роль тоже. Мы с трудом догадались, что она посмотрела модный тогда спектакль «Глазами клоуна» по Бёлю с Бортниковым.
Кстати, она первая перестала со мной здороваться, когда выяснилось, что я уезжаю.

3. Физик-лирик.

Валера закончил ФИЗТЕХ и работал руководителем группы в ФИАНе (Физический Институт Академии Наук). Когда началась травля Сахарова, работники подписали открытое письмо с осуждением академика. Вся группа письма не подписала. Тему, над которой они работали, закрыли, а группу расформировали. Валеру из ФИАНа ушли. Он пошел по пути наименьшего сопротивления, заливая обиду водкой.

К нам он попал, будучи уже запойным алкоголиком. Должна сказать, это же ж страшное дело. Он мог месяцами не пить, и тогда это был душа-человек, умный, добрый, интеллигентный, образованный. Но, когда срывался в запой, превращался в чудовище. Обычно, в такой период он на работу не приходил. Но, запои приходили все чаще, и как-то он явился на работу с угрозами и скандалом. Требовал денег, лез в драку с теми, кто хотел его урезонить, еще чего-то…. Жена, взяв двух маленьких детей, ушла к матери. Дело становилось все хуже и хуже…. Наконец, его ушли и от нас. Потом он лечился, женился на девочке-операторе, работавшей внизу. Дальше не знаю, связь оборвалась….

4. Курилка.

В курилке обсуждались все новости, решались все насущные вопросы, рассказывались анекдоты. Кто не курил, как бы был выброшен из жизни, поэтому даже некурящие приходили в курилку потрендеть. Большинство все-таки курили. Перекуры были самыми любимым видом отдыха. Другим любимым видом отдыха был настольный теннис. Стол стоял в фойе, и в обеденный перерыв молодежь выходила покидать шарик. Устраивались турниры. Помню, мы даже оставались после работы и, отбив карточку прихода-ухода, самозабвенно резались в пинг-понг.

5. Два туза сбоку, кралечка вразрез!

Преферанс – дело ночное, или, как минимум, вечернее. Заинтересованные лица заказывали ночную смену или на крайняк вечернюю, и, поужинав и благославясь, садились писать пулю. Пока электронщики внизу пили, программисты наверху играли. И тоже пили, конечно, как без этого, но по сравнению с низом вполне вменяемо.
Я тоже иногда играла, но редко. Класс не тот, обыгрывали меня, гады!

Два туза сбоку, кралечка вразрез,
Был я при монете, а теперь я без!

Однажды, случился в день, назначенный для префа, общеинститутский вечер по поводу какого-то важного пролетарского праздника. Хоть убейте, не помню какого, да это и не столь важно. А важно только то, что на первом и втором этажах шлялись подвыпившие работнички.
Мы мучительно ждали, когда же закончится гульба, и эта кодла разойдется по домам. Трудились пока, в надежде, что все успокоится, и можно будет, наконец, сесть. И вроде бы все уже устаканилось.
Ворону где-то бог послал кусочек брынза! Взял ворон брынзу и сел на дуб. А мимо хитрый лисиц пробегал, и держал хвост перпендикулярно.
Писали «Ростов». Я его с тех пор ненавижу!
Так вот, мы так хорошо сидели, половина пули была уже расписана, половина питья выпита, как вдруг, откуда ни возьмись маленький комарик шум, гам, дверь настежь, институтское начальство.
– Мальчики? Хорошо! Девочки? Еще лучше! А что это вы тут делаете?
Карты бесподобным веером немедля улетели под стол и как бы невзначай зарылись под газетку из-под маминого завтрака. Водку на всякий пожарный и так держали в чайнике, а пили из чашек.
Еда была виртуозно и моментально сдвинута на середину стола. И вот, почти криминальная картина превратилась в пастораль.
– Ворон, Ворон, хочешь быть начальником леса?
О, ворон быль не дурак, нет. Он взял брынза в левый рука, правый поднял вверх и сказаль, – Двадцатый век – дураков нет! Проходи дальше.
Но результат игры был все-таки на лице столе…. Бумажка из-под пули. Но шманать нас не стали, а, как известно, не пойман – не вор!
Тем более, что для визита имелась другая причина, а именно, сыск одного нЭхорошего дЭвушка, в котором мы немедля были задействованы. На дворе ночь темна, а в раздевалке одЫн невостребованный польт. И под лавкой нет, и на лавке нет…. Начальство с перепугу само в поиск ударилось. А тут мы, ядрены пассатижи!
ДЭвушк, правда, был в скорости найден в сортире в обнимку с этим, как его (гусары, молчать!) с унитазом! Видно, у красавицы передоз ситра случился….
Мужиков потом все-таки таскали в комсомол и по начальству в надежде, что кто-нибудь расколется. Но программист у нас стойкий духом был! Да, были люди в наше время! Ну, нынешнее племя я тоже ругать не буду…. Все в один голос говорили одно и то же, типа, я – не я, и лошадь не моя! А листочек с пулей на столе? Ну, мало ли листочков валяется…. В нем кто-то вареные яйца принес…. Отбрехались, в общем. А меня они вообще благородно отмазали. Сказали, мол, я не при делах, случайно в комнату зашла, даже не ужинала с ними. Рыцари!
Мораль сей басни такова. Нет, не та, что вы подумали. А вот она, мораль: Даже если тебе предлагают быть начальником леса, не разевай рот, останешься без последнего куска хлеба!

ВСЕ! СПАСИБО ЗА ВНИМАНИЕ.