Летчик над тайгою верный курс найдет
Прямо на поляну посадит самолет.

В аэропорт нас привезла дщерь. Мы прошли на проверку нашенской благонадежности, а она осталась ждать снаружи.
– Вас кто-то провожает?
– Дочь.
– У нее есть документы?
Зову Алинку. Она медленно направляется к нам, постепенно убыстряя шаг, и уже бегом просто-таки падает в объятия, допрашивающей нас сотрудницы отдела безопасности. Поцелуи, похлопывания по плечу, расспросы. Это они служили вместе. Великое дело – блат, доложу я вам, даже в таком мизерном деле, как проверка безопасности при отлете.

Простившись и оглянувшись,
Мы смотрим только вперед.
Со стартовой площадки
Взмывает вверх самолет.

Заботы и тревоги
Остались позади,
Ну, отпускная дрога,
Лети вперед, лети!

Летим…. Вопреки страхам больного рассудка ОНО все-таки взлетело, держится в воздухе и даже как-то летит!
Ну, за такие деньги обед мог бы быть и посъедобнее. На десерт нечто невообразимое, по недоразумению названное мороженным.
– Я такого не ем, – взвыл муж.
– Почему?
– Это – гадость и выглядит, как гадость!
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Вообще, забегая вперед, надо сказать, он, бедняга, настрадался со жратвой на американском континенте. Они во все пихают сыр, а муж его не только не ест, он рядом с сыром даже не сидит.
Все еще летим…. Кажется, время не двигается абсолютно, стрелки на часах застыли, как вкопанные!

“Если на клетке слона прочтешь надпись буйвол – не верь глазам своим”…
(с) Козьма Прутков

Ага, проблема ужина решена несколько экстравагантно: в хвосте самолета организован якобы шведский стол с соками и сэндвичами. На пакете с апельсиновым соком на иврите написано «ананас». Ну да, ну да! Помните? ПАчИму «ананас» пишется вместе, а «мы ее» – АтдЭльно?
2 вида сэндвичей: на одних написано «кошерные мясные», на других ни хрена не написано, значит, предполагается не кошер. Муж берет мррясо, а я не кошер. В обоих одна и та же туна, господи прости! И вот вам, други мои, 2 вопроса на засыпку: почему моя туна вдруг стала не кошерной, это раз, и как она умудрилась превратиться в кошерное мясо, это два? Ага, легким движением руки, брюки превращаются, превращаются брюки….
И вот, наконец, Торонто!
Нас встречает мой приятель, с которым мы виделись в последний раз перед его отъездом в Канаду в 81-году прошлого века. Звучит, а? 24 года, как одна копеечка…. А узнали друг друга сразу, как будто и не было этих 24-х лет.

Целуемся, знакомлю мужиков,
Надеюсь, что понравились друг другу,
А я бреду по замкнутому кругу,
И сколько впереди таких кругов?

По Торонто ездят на океанских лайнерах, машинами это не получается назвать ни под каким соусом. Автопробегом по бездорожью, что ли? Дороги, вроде отличные, но, говорят, их иногда заносит снегом. Не, канадцы точно страдают гигантоманией, 100%. А дома? Большие и красивые, красивые и большие! Его же за неделю не обойдешь, ихний дом! И лестницы, лестницы…. В бейсмент (подвал по-нашему) ведет лестница, и на второй этаж тоже ж она, родимая! Ну, как тут не вспомнить старый анекдот.
Вышла белочка замуж за жирафа. На утро после первой брачной ночи белочка еле жива, лежит, стонет.
– Белочка, что случилось?
– Ох, умоталась бегать, – отвечает, – вверх целоваться, вниз отдаваться! И так всю ночь.
Да…. Белочки в Торонто – это особая песня. И скунсы, хи-хи, самих не видела, но носом почуять успела. Запашок-с, доложу я вам, впечатляющий. И те и другие выполняют в Канаде ту же функцию, что у нас бесхозные кошки. Их полно роется в помойках на улицах.
Продолжение следует.

Мой караван шагал через пустыню,
Мой караван шагал через пустыню.
Первый верблюд о чем-то с грустью думал,
И остальные вторили ему.

И головами так они качали,
Словно о чем-то знали, но молчали,
Словно о чем-то знали, но не знали:
Как рассказать, когда, зачем, кому…

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.

Автобус отошел от центральной конторы ровно в семь. Подобрав народ в Азуре, он взял направление на юг.
Первая остановка в северном Негеве на одной из станций водяной компании. Станция Симха. Надо сказать, что за 16 с лишним лет работы в компании до недавнего времени мне не доводилось бывать в отделениях фирмы. Наша центральная усадьба в Тель-Авиве производит довольно занюханное впечатление, и я думала, что в филиалах еще хуже. Так вот, хуюшки! Я, да и остальные тоже, были поражены. Помещение небольшое, только управленческий аппарат, склад, компьютерная и комната отдыха рабочих. Воду здесь больше не качают, питьевая вода поступает по трубопроводу с севера страны. Зато, с какой любовью все оформлено, причем своими силами вплоть до столярных работ. Везде цветы, чисто и уютно. Большинство рабочих трудятся в полевых условиях. Это тяжелая физическая работа под палящим солнцем, но когда они приезжают на перерыв, до работы и вечером, для них всегда находится вкусная еда и стакан хорошего кофе. А еще на территории станции есть сад, небольшой, но очень симпатичный.
И даже маленький музей есть.

1 ноября 1956 года на станцию напали федайюны (египетские террористы). При защите станции погиб ее первый начальник и еще один работник. Светлая память им. В честь них названы 2 станции в северном Негеве: станция Симха и станция Шломо.
Там нас принимали, как самых дорогих гостей, все показывали и рассказывали и даже накормили вкуснейшим завтраком. Салат из авокадо был… ай, какой был салат из авокадо!

Потом мы поехали на водохранилище. Природу оно не портит, а скорее украшает. Немного странный вид, смотришь в одну сторону – пустыня, поворачиваешь голову, голубая гладь озера. А над озером кружат птицы. Экскурсовод их назвал сиксак – шпорцевый чибис. У них на развороте крыльев по краю черная полоса, а потом белая. А еще эти птицы живут парами и умирают в один день. Вот такая любовь.
У водохранилища специальное покрытие, предотвращающее испарение воды. Наполняются такие водохранилища, а их довольно много в Негеве, селевыми водами. На юге редко идет дождь, но уж когда идет, то спасайся, кто может. Почва пустыни не впитывает воду, вот она и несется с гор вместе с песком и грязью, сметая все на пути. Именно на пути таких селевых потоков и находятся водохранилища. Если оно переполняется, то существует специальная система отвода воды в другие емкости. Воду из этих хранилищ используют для сельского хозяйства, а питьевую получают по трубопроводу.
Двигаемся дальше, в сторону Мертвого моря.
Проезжаем Димону.
– Посмотрите направо, это горят наши правые моторы это атомная станция. Ой, простите, это трикотажная фабрика.
В небе неуклюже парит белый дирижоппель дирижабль. Экскурсовод утверждает, сторожевой.
Прогулка по реке Тамар. Народ спускается со скалы по веревке. Только не я, ищите дураков в другой сказке! Я даже смотреть на это не в состоянии, меня уже тошнит и голова кружится. Что-то с вестибулярным аппаратом, не выношу даже маленькой высоты. На качелях тоже не могу. Кресло-качалка – удовольствие для меня со знаком минус. Не могу, головокружение и тошнота. Когда в Москве, в парке Горького впервые поставили американские горки, на них стояла многочасовая очередь, а нам с подружкой кто-то добыл пропуска без очереди. Что вам сказать, эффект был просто сногсшибательный в прямом смысле. Ощущения, как после пол литра самого отвратного самогона без закуски. Результат соответствующий, правда, всего за 30 копеек. Сэкономили на бухле девчушки!
В общем, это не мое. Вот, если бы на лодке грести, это я запросто! Я водоплавающая. Рожденный плавать, в горы не лезет!

Горы, горы вокруг. А вот и естественный соляной памятник любопытной Варвары жены Лота, обрекшей бедолагу на инцест.
Гостиница Ейн Бокек на мертвом море встретила нас говорящим попугаем.
Птица красоты неописуемой. Сам красный, клюв тоже, крылья и хвост зеленые, голова черная, а грудка желтенькая. Слышу, что-то вещает издалека, ничего не понимаю.
– На каком языке говорит ваша псичка?
– На иврите, ну и по-русски.
Похоже, попугаю нужен логопед! Подхожу ближе, и вдруг он как заговорит человеческим голосом,
– Шалом! Шалом! Ицик! Ицик!
И сварливо добавляет,
– Ата шомеа оти? (ты меня слышишь?).
Заглядываю в клюв, а там быстро двигается язык, похожий на твердого черного червяка. По клетке рассыпаны листья хасы. Жрет эта зараза из любого положения. При мне он проделал это, стоя на голове. Вот у попугая точно с вестибулярным аппаратом все о’ кей! А, может, у них, попугаев, его вовсе нет?
Быстро принимаем душ и переодеваемся. Нас ждет ужин на лоне природы, в лощине недалеко от крепости Мецада. На фоне свечей тени гор похожи на крепостные башни.

Нас кормят мясом на углях и всякими салатами. Вдруг, порыв ветра, переворачиваются светильники, бьется стекло. Мой полный бокал сдуло, как пушинку. Порывы ветра приносят с собой много песка. Он скрипит на зубах, вся тарелка в песке, голова, уши, нос. Но народ все равно доволен. Мы хотели романтики, мы ее и получили в виде перевернутой и побитой посуды и песка в рожу, аминь. И зачем только душ принимала?

ДЕНЬ ВТОРОЙ И ПОСЛЕДНИЙ.

Поездка к бедуинам удалась. Место называется Мамшит. Живут в этой бедуинской деревне в палатках. Зарабатывают, катая туристов на верблюдах и устраивая обеды в национальном стиле, т.е. в большом шатре накрывают низенькие столики, около которых сидят на устланном коврами полу на цветных матрасах (жопа хвост до сих пор болит, только это секрет). Сама палатка сделана из козьей шерсти, жару не очень пропускает, воздух, правда, тоже.
Кому интересно, о бедуинах есть некоторые сведения здесь http://menora.ur.ru/gazeta/73_beduini_v_israele.html, а я могу только добавить то немногое, что рассказали нам.
Живут они кланами, руководят которыми старшие сыновья. Бедуин может иметь 4-х жен, часть из которых до сих пор ходит в парандже, а часть чуть осовременена и даже работает. За невесту калым не платят, а наоборот, отец посылает с ней к мужу верблюда и домашнюю утварь. На женщине лежат все обязанности по дому, вернее по палатке. Она готовит, стирает, убирает, рожает и воспитывает детей. У мужчины в «доме» одна, но наиважнейшая обязанность, принимать гостей. У них сложнейшая система взаимоотношений, основанная на гостеприимстве. Если бедуин слышит из какого-то шатра определенную мелодию, отстукиваемую на барабане, значит, хозяин шатра приглашает всех на чашечку кофе. Кофе наливают по четверть чашки, доливая по мере того, как гости пьют.
«Мы его не любим, он тоже пришел…»
Нежеланному гостю или даже врагу наливают полную чашку. Мол, выпивай скорей свой кофе и уебывай отсюда!
Отказываться пить чай или кофе нельзя, смертная обида, но если больше не хочешь, нужно без слов накрыть стакан или чашку ладонью.

Несмотря на такой взаимный цирлих-манирлих бедуины вороваты до безобразия. Правда воруют они не друг у друга, а у нас. Только зазевайся, прут все подряд. На наших станциях от них стерегут абсолютно все, а они все равно тырят, что чуть плохо лежит. У них развита целая воровская индустрия.

Уже оседланные двугорбые чудовища лежали на песке и орали. И воняли. Я сразу вспомнила, как мы водили трехлетнюю чаду в зоопарк. Она восседала у отца на плечах, переезжая от вольера к вольеру. У каждого повторялась одна и та же сцена.
– Хорошая лошадка, – говорила чада, зажимая нос, – только вонючая очень!
– Хороший мишка, только вонючий очень!
Катают туристов на верблюжьих дамах, они спокойнее, по двое на каждой. Подъем осуществляется в 2 этапа. Сначала вздымается задняя половина чудовища, а потом передняя. Народ слегка подвякивает, страшно все ж таки.

Честно? Я смотрела на аттракцион небывалой смелости со стороны. Я по поребрику и то пройти не могу без того, чтобы не закружилась голова. Для меня это весьма сомнительное удовольствие, качание на чем-нибудь, в том числе и на верблюде. Чего-то у них там застопорилось, и чудовища снова легли, тоже в 2 приема, а потом опять поднялись. Лепота, кто понимает! И караван медленно тронулся в путь, провожаемый глазами менее смелых из нас.
Из-под руки смотрю туда, моргая:
Это она! Опять – Фата-моргана!
Это ее цветные сновиденья,
Это ее театр передвижной!

Путь мой далек. На всем лежит истома.
Я загрустил: не шлют письма из дома…
“Плюй ты на все! Учись, брат, у верблюда!” –
Скажет товарищ, хлопнув по плечу.

Я же в сердцах пошлю его к верблюду,
Я же – в сердцах – пошлю его к верблюду:
И у тебя учиться, мол, не буду,
И у верблюда – тоже не хочу.

Друг отошел и, чтобы скрыть обиду,
Книгу достал, потрепанную с виду,
С грязным обрезом, в пестром переплете,
Книгу о том, что горе не беда…

Оставшиеся трепались обо всем на свете, а я, как водится, зубрила к экзамену, учебник с собой взяла, так как к понедельнику надо выучить туеву хучу материала.

Их не было часа полтора, хотя караванный поход был рассчитан на пятьдесят минут. Мы уже начали волноваться, когда на горизонте появились верблюжьи силуэты. Спускаясь с их горбатых спин, горе-наездники шли в раскоряку, стеная при этом, что завтра первый визит будет к ортопеду.
Обед был уже накрыт, и мы расселись вокруг стола. И как эти бедуины жрут в этакой позе? Загадка природы…
Питы, теплые бедуинские питы… Грехопадение совершено, к весам подходить так же страшно, как и к верблюду!
– Маклюба, будет маклюба!
И вот принесли горячее в металлических плоских тазиках. Маклюба на поверку оказалась куриным пловом, где вперемешку с рисом была еще и вермишель. Достаточно вкусно, особенно с голодухи.
В стакан с моим соком приводнилась муха!
– А что, обед на двоих?
Спасаю утопленницу обратной стороной ножа, но сок наливаю в другой стакан.
Все. Окончен бал, погасли свечи, пора возвращаться к своим баранам.
Въезжаем в Тель-Авив. Какой же он родной, дома, дома, и никакого песка! Как же я, оказывается, все-таки люблю цивилизацию!

А караван все шел через пустыню.
Шел потому, что горе не беда…

Две недели пролетели, как миг. Братец мой благополучно отбыл в Новосибирск к бабушке с дедушкой, а я продлила путевку. Обратных билетов не было, и я поехала во Фрунзе (Бишкек) на добычу. Меня пригласила переночевать симпатичная женщина, с которой я там познакомилась. Билетов не было, и я поехала к ней в гости, еще никак не осознавая, почему их не было, и что их нет, не было и не будет. Но об этом потом.

А пока, безрезультатно протолкавшись день в кассе, я отправилась в гости. Женщина эта, работавшая эпидемиологом на фрунзенской санэпидемстанции, весь вечер потчевала меня историями из своей практики.
Вот одна из них. Не бейте меня, за что купил, за то и…
Во фрунзенском районе появилась холера.
Как у Броневицкого, помните.
Пардон для сильно нервных, но из песни слов, как говорится, не выкинешь.

На Дерибасовской открылася холера.
Ее схватила одна блядь от кавалера.

Но тут способ распространения оказался иным. Ее послали разбираться, что произошло. И что же она выяснила? В данной местности была то ли речка, то ли арык (ручеек такой местный), который одновременно использовался и как туалет, и как источник питьевой воды. Пошла проверять по домам, сиречь юртам, и оказалось, что ни туалетов, ни кранов с водой не наблюдается, как класс.
После такой проверки вышло указание местной управы завезти во все дома, простите, юрты зеленые уличные туалеты и умывальники с пимпочкой.
Через три месяца она поехала с проверкой, и что же? Где-то умывальники валялись в углу, где-то их вообще не было обнаружено. А в одном доме он был подвешен под потолок, как люстра.
На вопрос, почему там, был получен гениальный ответ.
– Если я ниже повешу, дети играть будут, испортят, разобьют. Ты вот приехала, и я тебе его показал, а так что бы я стал делать.
Вот вам и вся культура в массы.
Еще она рассказала, что как-то очень много киргизов переселилось во Фрунзе, сдали целый микрорайон, предназначенный для сельских. Моя знакомая тоже получила там новую квартиру. Не помню, с какой целью их вдруг переселяли в город, но запомнила ее рассказ о том, что они резали баранов прямо на лестничной клетке или перед домом, а отходы бешбармака вместе с жилами спускали в туалет. И вот зашла она в свой туалет по естественной, так сказать, надобности, спустила воду, а оттуда…. Если бы это были голубые глаза майора Пронина, я думаю, она бы обрадовалась ему, как родному.
Результатом была тяжелая работа моей визави вместе с аварийными бригадами.
На следующий день я опять поехала на вокзал и еще день провела там с тем же успехом.
После очередной ночи у гостеприимной хозяйки решила вернуться в пансионат и заниматься билетами уже непосредственно перед отъездом.
Оставшиеся божественные дни промелькнули так же стремительно, и вот уже я снова на “полюбившемся мне” фрунзенском железнодорожном вокзале.
Билетов нет. На завтра билетов опять нет. Живу на вокзале, уже привыкла, но деньги кончаются. А без денег жизнь плохая, не годится никуда, да.
Но народ, ждущий билетов на Москву, как-то рассасывается, а я нет.
При более детальном рассмотрении выясняется, что:
А – халява имеет обратную сторону,
Б – альтернативы халяве нет, потому как деньги уже кончились.
Билет-то мне, конечно, бесплатный выписали с барского плеча, а вот обеспечить его местом, хоть каким-нибудь завалященьким – хуюшки.
За деньги, всегда пожалуйста, хоть купе, хоть плацкарт, хоть СВ. А вот без оных, льготный, для брата-железнодорожника, вернее сестры, тут облом.
И вот когда это до меня дошло, была я уже похожа на оголодавшего ободранного бомжа. И поняла я, что если что-нибудь не сделать, не пойти на какой-нибудь решительный шаг, так и помру я в безвестности от грязи, голода и болезней на этом долбанном ( т.е.сильно полюбившемся мне к тому времени), дерьмовом вокзале.
И была я такая не одна, было нас таких то ли трое, то ли четверо. И пошли мы приступом на Иерихон, т.е. на кабинет начальника вокзала. И была битва великая, и трубили мы в трубы, и грозили ему вечными муками от МПСа, мол, дай только вернуться.
И пали стены Иерихонские, достали мы ихнего начальничка до самого сокровенного и получили все же билеты на боковые полки.
Зато в один из дней, проведенных на уже ставшим родным вокзале, довелось наблюдать веселенькую картинку.
Киргизка кормила грудью ребенка. Так непринужденно достала грудь на глазах у ошеломленной публики. Ну ладно, дело житейское, деваться особо некуда, а ребенка кормить надо. Рядом бегал мальчик лет пяти-шести-семи-восьми. В общем, крупный такой младенчик. И тут, уважаемая публика, я охреневаю полностью. Мальчик взобрался к ней на колени, по-хозяйски расстегнул пуговички на кофте, деловито вытащил вторую грудь и крепенько присосался, сладко причмокивая.
Вот такая вот сценка из кинофильма “О, счастливчик!”
Ей богу, не вру.

Может быть, название выбрано не совсем верно, но что-то другое не приходит на ум, а желтые ягоды облепихи так и горят золотом во времени.

В соседнем номере жила удивительно симпатичная семья из Алма-Аты: молодые родители (старше меня лет на 10) и очаровательная 8-летняя дочка. Мы подружились, и даже собирались обменяться адресами и телефонами. Общение было удивительно приятным и ненавязчивым. Они рассказывали про Алма-Ату, про жизнь в Казахстане, я про Москву. У меня до самого отъезда в Израиль хранилась подаренная ими книга “Земля, поклонись человеку!” казахского поэта Сулейменова (на русском), считавшегося тогда в Казахстане очень смелым, не скрывающим свои взгляды.
Только обмен телефонами и адресами не состоялся.
Сразу за забором, окружавшим пансионат, росли буйные заросли облепихи. Про нее говорили, что ягода эта имеет чудодейственное лечебное свойство, и я поглядывала на нее с мыслью, что перед отъездом надо бы набрать с собой.
Как-то мы гуляли и трепались обо всем и ни о чем, а девочка полезла через забор за облепихой.
У нее на безымянном пальчике было колечко, которым она и зацепилась за забор.
Так случилось, что колечко, зацепилось очень крепко, и кожа с пальчика просто снялась, как чулок.
Ближайшее медицинское учреждение было в Чолпон-Ата, куда ее немедленно и отвезли. Если бы это была Москва или на худой конец Алма-Ата. Но это был поселок городского типа с сельской больничкой.
Местные эскулапы не нашли ничего лучше, чем просто ампутировать пальчик. Девочка не плакала, была бледна и насмерть испугана.
На родителей тоже было страшно смотреть. Они немедленно взяли билеты на рейс Фрунзе – Алма-Ата.
Когда мы провожали их к самолету, из-под повязки по запястью и вверх по руке расползалась предательская краснота. Больше я о них ничего никогда не слыхала.
С тех пор я не выношу вида украшений на маленьких девочках.
Окончание следует.

Мы быстро перезнакомились с отдыхающими. Особенно подружились с девушкой из города Сиваш с удивительным и странным именем Василина и алма-атинским фоторепортером, назовем его, скажем, Наумом. Удивительно, но мы как-то мало времени проводили с братом, у него была своя компания, у меня – своя. А, кроме того, он свалил через 2 недели к родственникам в Новосибирск, а я осталась еще на один срок.
Так вот, Наум приехал на своей машине, стареньком видавшем виды жигуле. На нем мы и объездили все окрестности.
Красочное зрелище, воскресная ярмарка в Чолпон-Ата. Чего там только не было. Торговали с грузовиков всякой всячиной от носков до финских курток, которые тогда были страшным дефицитом. А еще там была горячая жратва: дунганская лапша, лагман и манты. Приготовлялось все тут же на месте в абсолютно антисанитарных условиях, поэтому попробовать я так и не решилась.
Вообще у меня там абсолютно не было аппетита, есть не хотелось совсем, что совершенно замечательным образом сказалось на моей, сразу постройневшей фигуре.
А потом Наума пригласили на Бешбармак. Он кому-то что-то привез из Алма-Аты, и получил приглашение. Я напросилась тоже, уж больно интересно было. Я не помню, но, кажется, хозяин дома был казах, да и блюдо вроде казахское, впрочем, какая разница.
Как я поняла, Бешбармак – это не только еда, это ритуал, навроде японской чайной церемонии.
Нас усадили на низкие мягкие скамейки вокруг низкого же стола. Вообще-то женщины у них за стол не садятся, но меня как гостью усадили вместе с мужчинами.
Женщины, я не поняла, похоже, это были жены хозяина, подали еду и удалились за занавеску. Это была жирная баранина с нарезанной квадратами лапшой, картошкой, зеленью и зеленым луком. Все это плавало в жирной подливке на огромном блюде.
Если честно, есть мне это совсем не хотелось, не люблю я жира. Но, назвавшись груздем, полезай в кузов, пришлось есть, иначе кровная обида. Есть надо было руками, вернее одной рукой, правой. Еда оказалась вкусной, но плохо мне потом было ужасно. Видимо сказалась голодовка, на которую я себя невольно обрекла. Эта баранина стояла колом в горле.
Женщинам отдали остатки и баранью голову, которые они и съели, стоя за нашими спинами. Должна сказать, что досталось им не много. Может и правильно, по крайней мере, у них потом не болели животы.
Мужчины вели неспешную беседу, а я озиралась, как мартышка, хотя много разглядеть не удалось, света там было маловато, да и занавеска закрывала обзор.
А еще на Иссык-Куле я впервые услышало слово сель. Передали, что в Алма-Ате сошел сель, и все отдыхающие бросились звонить домой. Стояли в очереди несколько часов, чтобы услышать, все ли в порядке дома. Напоминает состояние, когда случается теракт.
Для тех, кто не знает, сель – это грязевой поток, вода, смывающая все на своем пути и несущая вниз все, что попалось на пути: камни, деревья, мусор. Приглядевшись, я обнаружила вдоль дороги стену, которую местные жители называли антиселевым заграждением. Мне, равнинному жителю, это было в диковинку.
И облепиху живьем, тоже увидела впервые. С этой самой облепихой связана одна очень грустная история, которую я расскажу в следующей части моего повествования.